<< К предыдущему материалу † К следующему материалу >>
Сестры Романовы: «Noblesse oblige»
Юные, прекрасные, известные всей России, благодаря многотиражным художественным фотографиям, они были воплощением благополучия. Глядя на портреты дочерей Николая II, можно было подумать: вот судьба, в которой нет ни тени, ни облачка. Однако август 1914-го перевернет все. В их жизни не будет ни балов, ни светских раутов. За три года войны они пройдут такую школу, что, когда в 1917-м в одночасье обрушится все, и слишком ненадежными окажутся в России такие вещи, как воинский и гражданский долг, присяга, их родители найдут в своих дочерях самых верных и мужественных спутниц в испытаниях.
«Лазарет — не забава»
Белые стены, выкрашенные масляной краской, желтоватые квадратики плитки на полу, привычный холодок операционной. Склонившаяся над раненым женщина. Сутуловатая, крупной конституции, с сильными и отнюдь не женственными руками. На голове — белая шапочка с красным крестом, напоминающая острым конусом шлем воина. Через марлевую повязку резковато и властно доносятся отрывистые слова: «Пинцет…Тампон…Йодин». Здесь только она — полновластная хозяйка, она отвечает за все. Княжна Гедройц. Главный врач дворцового лазарета в Царском Селе.
Внимательно следя за ее движениями, повинуясь каждому ее слову и образуя с ней единое целое, ассистируют: государыня Александра Федоровна и две старшие великие княжны — Ольга и Татьяна Романовы. Им нельзя отвлечься ни на секунду, замешкаться или допустить неловкость. Обстановка здесь не светская, и больше всего они боятся не оправдать доверие, оказаться бесполезными там, куда были допущены строгим и довольно скептически настроенным хирургом. Условия оговорены заранее: беспрекословное послушание, соблюдение внутреннего режима и неопустительное посещение лекций и практических занятий по хирургии и послеоперационной реабилитации.
Здесь нет работы «особой», для лиц «их положения», и государыне приходится время от времени подхватывать и уносить ампутированные конечности, обломки гнилых костей, окровавленные осколки от шрапнели. Каплями крови, гноем, мокротой забрызганы рукава и фартуки. Одна-две операции в день, и все тяжелые, не считая перевязок. Обычная брезгливость «задушена» еще в первые дни. Они давно не обращают внимание на тяжелый запах и ни единым движением не выдают испуга при виде страшных ран. Офицеры и солдаты встречают спокойный и участливый взгляд. Некоторые лишь спустя продолжительное время угадывают в знакомых чертах лица царицы и княжен. — «Как, почему они здесь?» — Мягкое ободряющее пожатие руки, и все это становится уже неважно, рядом с ними настоящие сестры милосердия, умелые, расторопные и искренне желающие помочь.
После перевязок княжны направляются «к своим», в те палаты, где лежат их постоянные подопечные. Вечером их ждут занятия с Верой Игнатьевной Гедройц, а утром надо еще успеть заехать к «Знамению»**, помолиться, поставить свечи за тяжелых больных.
Только к ночи им удается передохнуть, собраться с мыслями, и тогда впечатления минувшего дня ложатся строками в дневниковые тетради.
Из дневника Татьяны Николаевны
13 сентября 1914 года «Сегодня была на двух операциях, моего вчерашнего Гирсенока, ему разрезали ногу и вынимали куски раздробленной кости, и потом Ольгиному Огурцову из кисти правой руки то же самое. Потом сидели в 3-й палате. Заходили к остальным.»
26 сентября 1914 года «Утром был урок. В 9.45 приехал Папа душка, жив, здоров и весел. Слава Богу!.. Перевязывала: Константинов 111-го Донского полка, Скутин 109-го Волжского, Бобылкин 286-го Кирсановского. Потом приехала Мама и перевязывала офицеров. Была на перевязках Маламы, Эллиса и Побаевского. У него, бедного, все еще рука болит. Сидели у наших.»
Из дневника Ольги Николаевны
6 октября 1914 года «Знамение»**, перевязка. У меня Микертумов 16-го гренадерского Мингрельского полка, ранен в руку. Гайнулин — 4-го стрелкового Кавказского полка, тоже в руку. Лютенко 202-го Гурийского полка, резали грудь. Кусок кости вынули под хлороформом. Татьяниному Арутинову 1-го стрелкового Кавказского полка, вынули из щеки-шеи шрапнель, вышедшую через левый глаз…»
Обеим княжнам нет и 20-ти. И так изо дня — в день на протяжении 3-х лет. Имена новоприбывших, описание ранений, записи об операциях и о перевязках. То, на что невольно обращаешь внимание прежде всего, это — присущее обеим чувство ответственности за каждого солдата и офицера, доверенного им врачами. Предметом личных дневников, то есть, делом личным, становятся данные о температуре пациентов, об изменении их самочувствия, о первых признаках улучшения и, наконец, о выздоровлении и выписке.
А какое количество имен! Иедигаров, Малама, Карангозов, Гординский, Кобылин и Гуманюк, Емельянов, Цапунов, Вартанов, Малыгин, Таубе, Мейер, Иванов, Силаев и Шах-Багов…Десятки, сотни… И для каждого находится доброе слово. Уже после возвращения офицеров на фронт, известий о них в царской семье ждали так же, как и о родственниках, мобилизованных в годы Первой Мировой.
И такая искренняя забота о раненых была оценена по достоинству. Обычно сдержанная на похвалы княжна Гедройц, не выносившая поверхностного участия и скрытого самолюбования у медперсонала, по прошествии нескольких месяцев, призналась Александре Федоровне, что не ожидала встретить с их стороны такой добросовестности и благодарила за это.
Похвала со стороны строгой Веры Игнатьевны заставила всех троих быть еще внимательнее, чем обычно. «Это ведь не забава», — писала государыня мужу на фронт, — «Мы теперь вдвойне чувствуем всю ответственность всего этого и испытываем потребность дать все, что только можно, всем бедным раненым».
Но бывали и случаи забавные. Как-то во время посещения царскосельского лазарета Николаем Александровичем один из младших чинов, поощрительно отозвавшись о работе сестер милосердия, посетовал на то, что по занятости они иногда забывают об исполнение просьб: дал на днях деньги на папиросы одной молоденькой, а та до сих пор не принесла обещанного. Государь попросил указать «виновницу». — «Да, вот, та, курносенькая, у стенки стоит», — был ответ, и офицер кивнул в сторону Ольги Николаевны. «Что ж ты, Оля, обещаешь, и не исполняешь», — мягко укорил отец великую княжну.
«Сидели мило, уютно»
По-домашнему тикали часы в лиловой гостиной, вечерами все четверо устраивались возле матери и принимались за рукоделие, как тысячи женщин по всей России. Вязали носки, шарфы и даже одеяла для солдат, для фронта. Даже младшая, непоседливая Анастасия, подписывавшая письма «Настаська. Швыбзик», и ни при каких обстоятельствах не желавшая быть серьезной, склонялась над вязанием и деловито участвовала в формировании посылок.
Условия военного времени накладывали ограничения на привычный уклад жизни, но женская часть семьи Романовых научилась радоваться самым простым вещам: здоровью Алексея, возвращениям отца с фронта, возможности вот так, уютно, провести время своим кругом за работой или за чтением, посидеть в палатах своих «подшефных», где в нарушение всех правил этикета можно было поговорить «по душам» с ранеными, помочь им написать письма домой, немного пошутить с теми, кто шли на поправку. Целым событием были и незапланированные чаепития с участием старых знакомых. Некоторых из них, делая скидку на особые обстоятельства, Александра Федоровна приглашала во дворец, так сказать «запросто», т.е. неофициально, зная, сколько радости доставят детям такие визиты.
Но, благодаря таким послаблениям, отступлениям от этикета, царевны приобрели нечто очень важное: они понемногу учились отличать истинное от подложного, дружбу, сердечность — от лести.
Довольно однообразная, но необходимая работа — прием пожертвований на нужды фронта в комитете под главенством Ольги Николаевны. И какой соблазн «запечатлеть» обеих великих княжен за этим благородным занятием! Однако усилия непрошенного «ревнителя» получают не самую высокую оценку у Татьяны Николаевны: «…Какой-то фотограф хотел нас снять, но так как было уже темновато, то он сделал это при магнии, и был маленький выстрел; и так всю комнату обдало вонючим дымом и мы чуть не задохнулись. Всем, конечно, пришлось уйти. Тем и кончилось. Хе-хе!»
Совсем другое дело было фотографировать друг друга в привычной обстановке лазарета, среди дорогих лиц, примостившись на краешек кроватей — радость и для раненых, и для сестер.
За бестактность и подобострастное отношение от Татьяны Николаевны, бывало, «доставалось» и А. Б. Нейдгарту — члену Государственного Совета, вводившего ее в крайнее смущение хвалебными речами в ее адрес: «Нейдгарт хотел, чтобы я что-то прочла в начале комитета, но Мама — душка сказала, что не надо. Подумай, идиотство, я читаю глупые вещи в присутствии 14 людей! А!», — сетовала она в письме отцу.
Первые жизненные уроки, но какие важные… Твори добро, но не напоказ, как огня беги и апологий, и «апологетов». Вполне по-евангельски, если вспомнить о том, как апостол приказал «прославлявшей» его женщине, одержимой нечистым духом: «Да, запретит тебе Господь!»
Поручение для младших
Великие княжны Мария и Анастасия как меньшие не были допущены к работе медсестер, однако и они по мере сил старались быть полезными и разделяли со старшими обязанности попечителей. Навещать, поддерживать раненых, делать небольшие подарки — казалось бы, небольшой труд, но появление двух девочек, смешливых и жизнерадостных, в их собственном «подшефном» лазарете ждали с нетерпением.
Теперь письма и дневники великих княжен и Александры Федоровны, относящиеся к периоду Первой мировой, опубликованы, снабжены замечательными приложениями в виде воспоминаний современников и очевидцев тех событий. Читать их — одно удовольствие. Однако чтение это полезно не только с исторической точки зрения. Благодаря этим документам осознаешь, что святость Романовых, которая возросла стремительно в условиях испытаний, выпавших на их долю в 1917–1918 гг., возникла «не вдруг». Она годами набирала силу в событиях повседневных и внешне неприметных. Дети есть дети: резвятся, играют, порой до упада смешат родителей, а в письмах подпускают «словечки», явно позаимствованные из словарного запаса своих «фронтовых друзей», но за этим — вещи по-настоящему ценные. Видно, как день ото дня приумножается терпение, и притом терпение «высшей пробы», — бодрое, способное укреплять тех, кто нуждается в помощи, непоказательное и открывающее дорогу к высшим ступеням — самоотверженности, самопожертвования.
Чтение это дает повод и для размышлений о «революции» в системе предпочтений. Высокий социальный статус в наши дни обычно вызывает несколько иные ассоциации: гламурный блеск, «фотосессии»,… изобретение поводов за неимением поводов. А для Романовых старинное правило «nobles oblige» имело совсем другое значение. Исключительное положение «обязывало» их быть чуткими к тому, чтобы вещи важные, связанные с исполнением христианского долга, не измельчали, не потеряли смысла от неуместных похвал и прижизненных воздаяний.
Мария Дегтярева, www.pravmir.ru
* «Noblesse oblige» — французский фразеологизм, буквально означающий «происхождение обязывает». Переносный смысл — «честь обязывает» или «положение обязывает» — власть и престиж накладывают известную ответственность.
** Церковь в Царском Селе, заложенная в 1734 г. по повелению императрицы Елизаветы Петровны в честь почитаемого в царской семье образа Пресвятой Богородицы.
Вернуться на главную страницу спецпроекта «Дорога к Храму»
<< К предыдущему материалу † К следующему материалу >>
